Сергей Нагаев - Владимир Ост. Роман
Обернувшись и увидев, что перед ними действительно Осташов собственной персоной, они еще раз переглянулись, и лица их приобрели выражение еще большей степени смущения.
– Привет, – сказал им Владимир. – Чего смотрите, как на покойника?
– Типун тебе на язык, – ответил Хлобыстин, хлопая своими длинными ресницами.
– Я что-то не понял, я здесь лишний, что ли? – Осташова удивила реакция друзей на его появление.
– Вопрос не из легких, – ответил Наводничий. – Как выяснилось.
– Что выяснилось? – спросил Владимир.
И тут из арки послышались шаги.
Взоры друзей обратились в ту сторону. Сначала в полумраке двора было видно только, что идут двое. Потом, и очень быстро, – что эти двое в подворотне – мужчина и женщина. Что подтверждалось также звуками их шагов – раздавался цокот женских каблучков и глухие стуки широких мужских подошв по асфальту, очищенному от снега посередине прохода.
С каждым шагом парочки черты двух лиц становились все более отчетливыми. Осташов обратил внимание и на то, что на даме был леопардовой пятнистости шарфик. И вот – мужчина и женщина переступили черту, за которой их осветил яркий свет уличного фонаря. Друзьям предстали Иван Кукин и Анна Русанова. Под ручку.
В неестественно протяженные две-три секунды, когда происходило узнавание всех всеми, на лицах Ивана и Анны (особенно Анны) отразилось желание спрятаться и вопреки уже свершившемуся факту узнавания все-таки остаться неузнанными. Григорий и Василий всем своим видом давали понять, что улизнуть от разговора тут никому не удастся. Что же касается Владимира, то его выражение лица свидетельствовало: он ничего не в состоянии понять. Он отказывался что-либо понимать.
Ноги Осташова мгновенно стали ватными, а голова – пустой и сознание – кристально чистым, как вода в роднике. Зрачки его расширились, он огляделся по сторонам, и все окружающее – дома, деревья, церковь, фонари – показалось ему столь же бутафорски пустым, как и его голова. Все это – дома, деревья, церковь, фонари – словно бы не стояло на земле, а было подвешено в воздухе. Он вновь во все глаза уставился на Русанову и сказал:
– Ты?!
– Ты? – почти одновременно спросил Владимира Кукин, но Кукинское «Ты?» было гораздо менее выразительным, он будто просто хотел сказать случайно встреченному риэлтеру: «Надо же, никогда бы не подумал, что еще встретимся. Чего ты делаешь так поздно в этом глухом переулке?»
Анна повернула голову и, глянув на своего кавалера, отвернула лицо еще дальше, словно ей невзначай послышались сзади чьи-то шаги и захотелось посмотреть, кто это там идет. Поворот головы она совершила в присущей ей милой манере: сначала повернула голову, а затем чуть подняла ее и опустила. Этакая царица, кивком отдающая повеление толпящимся за спиной вельможам. Увидев этот кивок, Наводничий вспомнил, где и при каких обстоятельствах он видел Анну раньше. В памяти его вспыхнула картинка: лаборатория, в которой он снимает мумию древнего скифа, рядом – старик в белом халате, заместитель директора лаборатории по сохранению тела Ленина, и – девушка, тоже в халате. Вот она собирается сделать шаг назад к двери лаборатории, но перед этим так же, как сейчас, оборачивается. Значит, вот кто она – внучка замдиректора лаборатории.
– Ты? – с удивлением сказал Василий Русановой.
– Слышь, ты, разговор к тебе есть, на шесть тысяч баксов, – сказал Хлобыстин Ивану, преодолев, таким образом, тенденцию односложных восклицаний и перейдя непосредственно к делу. И, ловко вытянув фото из кармана Василия, протянул его Кукину.
До того как Иван успел принять в руку снимок, Осташов успел увидеть его содержание.
Фотография была качественная, четкая и резкая. В отличие от всего остального мира, который в глазах Владимира подернулся туманно-радужными разводами.
Осташов почувствовал, что оставаться здесь – выше его возможностей, и двинулся, неживой, едва переставляя ноги, во двор.
Не слыша ничего из того, что происходило позади, и вообще ничего не слыша, он преодолел пространство арочного коридора, обернулся и увидел из темноты, как Кукин, взяв Анну за плечи, подтолкнул ее в сторону, где находилась его «Ока», и она послушно пошла туда, скрывшись из виду за углом арки. Эти руки Ивана у нее на плечах! Эти по-хозяйски взявшие ее руки и уверенные движения лучше любых слов говорили о близости Кукина и Русановой. Владимир ощутил очередной мощный прилив крови к голове и немедленно вслед за тем – обрушительный ее отлив. Затем опять прилив и отлив. Воздух стал куда-то пропадать. Часто и мелко дыша, по-собачьи открыв рот, он наклонился, уперев прямые руки в колени. Его ноги дрожали, руки тоже начали дрожать, и ему стоило неимоверных усилий сохранить устойчивость и не упасть. Грудь сдавило, подступила тошнота, но спазм в животе ничего не дал. Осташов стал намеренно провоцировать рвотные позывы, и со стороны, по звукам, можно было бы предположить, что человека выворачивает наизнанку, но на самом деле этого не было и в помине. В желудке словно застрял здоровенный, тяжелый булыжник, который нечего было и пытаться выдавить через горло.
Владимир утер слюну со рта и, не до конца разогнувшись, потащил этот валун в себе к расположенной рядом детской площадке. Кое-как он доковылял до песочницы, широкие борта которой едва выступали из утоптанного снега и, не в состоянии больше двигаться, лег на доску, и, обняв голову руками, свернулся калачиком.
Осташов не знал, сколько прошло времени до момента, когда его чувства и способность воспринимать окружающее стали восстанавливаться и когда он услышал из арки шум двигателя отъезжающего автомобиля.
Владимир сел. Потом потихоньку встал.
– Вовец, это ты? – донесся до него голос Хлобыстина.
Осташов поднял взгляд, увидел приближающихся друзей и вяло махнул им рукой.
– Ну ты как? – спросил, подойдя, Наводничий.
– Нормально.
– И у нас все нормально! – радостно сказал Григорий. – Мы его сделали.
– Можешь, считать, что мы за тебя отомстили, – добавил Василий. – Потеря денег врагом – самая лучшая месть.
– Он мне не враг. Просто я сам мудак.
– Да ладно, постарайся побыстрее выкинуть ее из головы, – сказал Наводничий. – Все мы иногда бываем не очень… – он чуть не сказал «профессиональны».
– Да со мной все нормально, – сказал Владимир. – Вы расскажите лучше. Он чего, уже прям деньги дал?
– Нет пока, у него таких денег с собой нет, – сказал Хлобыстин. – На завтра договорились. Завтра все собираемся на нашей фирме и подписываем договор. Короче, Вася, объясни, это же ты все предложил.
– Объясняю. И с большим удовольствием. Вованище, завтра ты должен явиться по известному тебе адресу на фирму «Граунд плюс». Мы втроем выступаем в качестве посредников в продаже вот этой самой Махрепякиной квартиры. Он накинет сверху той цены, которую дал за нее, шесть штук, и я так думаю, она улетит за эти деньги за сутки. Но это будет потом. А завтра на фирме, значит, подпишем эксклюзивный договор о продаже этой хаты – только через фирму, и только при уплате дополнительных комиссионных трем людям: мне, тебе и Гришане. Как обычным маклерам. А чтобы он не передумал выполнять договор, мы отдельным пунктом в этот же договор вобьем неустойку за отказ от сделки – все те же шесть штук. В общем, все будет официально и невинно. Да, ну и соответственно, перед тем как он подпишет, мы прям там, на фирме должны отдать ему фото.
– И пленку, – вставил Григорий. – Он сказал, без пленки никакого договора не будет.
– Гм, да, – сказал Василий. – Вот насчет пленки придется что-то придумать. Потому пленки на самом деле у меня уже нет.
– А где она? – спросил Хлобыстин.
– Я ее продал в одно агентство. Вернее, даже не в агентство, а так, одному хмырю, который друг моего кента из фотоагентства.
– Зачем? – Григорий был ошарашен.
– Это у нас в России нигде печатать не будут, не волнуйся.
– А приколько было бы, чтобы все-таки напечатали, – сузив глаза, вставил свое суждение Осташов.
Хлобыстин посмотрел на него, а затем перевел взгляд на Василия.
– На хрена ты пленку продал?! – Григорий перешел на повышенный тон.
– Денег немножко откусил.
– И сколько?
– Сто пятьдесят американских президентов. На полу такие деньги не валяются.
– А мы за нее должны были шесть штук срубить.
– Да не гони ты волну, Гриша. Уладим мы все с Махрепякой, чего ты разорался. Карточку мы одну ему дали, а другая-то все равно у меня.
– Знаешь, что я тебе скажу, Вась? – Григорий был вне себя. – Ты по жизни такой же раздолбай, как и… – Он посмотрел на кислую физиономию Осташова, по которой нельзя было наверняка определить, слушает ли он сейчас и понимает ли, о чем речь. – Послал же бог дружбанов! – Хлобыстин резко повернулся и пошел к арке, что выводила на Малый Трехсвятительский.
